А вот что: по меркам средней избалованности обывателя – почти ничего. Девушка-женщина, с которой бы полное понимание, квартирка-домишко с отдельным входом и без излишеств. Интерьер-обстановка по личному вкусу – без люкс-комфорта. Какая-никакая должность-работа – без нервотрепки.
Впрочем, последнее неважно, если есть остальное… И гори он, окружающий мир, если остальное есть, синим – или на собственный цветовой выбор – огнем! Если, конечно, угодно ему гореть. Нет – тогда прочее-иное, все, что сам пожелает.
Угодны ему катаклизмы – пожалуйста, мы не против.
Угодны революции – пусть подстрекает и разжигает.
Угодна власть – властвует и разделяет.
Угодны деньги – печатает и копит, дарит и отбирает.
Пусть делает, что хочет – пусть только счастливого не тронет. Оставит наедине с его счастьем, как малыша со светляком в коробке. Никому не покажет, ото всех скроет и лишь в темноте приоткроет… по глазам резанет, сердце замрет – так ярко заблестит.
И не будет иметь тихое счастье это с крикливо-базарной суетой, ведомой как «мир», общего ничего… и миру едва ли отыщется дело до него. Ибо нет и не может быть у нас с ним общих дел. Ибо сколько он, бестолковый, ни пылай и сколько ни дыми, не затмить ему светлячка любви моей, не лучить ярче звездочки моей, не истоптать коробка счастья моего.
Ничтожно мало требуется от жизни слуге, однако и в этом отказали ему – безымянному творцу. И долго роптал, не желая быть покорным, творец, ибо желал быть счастливым слугой. И клял, и ругал, и ворчал на мир: ну, неужто я так много прошу? У других – миллиарды, красавицы, владения, – а мне ведь всего этого не надо!
И когда совсем уж раскис и приуныл, приснился ему, огорченному, сон. А может, не сон это был, а просто голос в забытьи: «Не прогневайся, безымянный творец, прости обиду, добровольный слуга! Но то, что просишь, того не могу тебе дать, ибо столь драгоценно оно, что нет у меня к тому средств…»
«Как? – изумленно вскричал я. – На такую-то ерунду – и нет?»
«И это ты называешь ерундой? – обиделся в свою очередь Тот. – А знаешь ли ты, для чего и кем раскручены ценности и блага, столь театрально отвергнутые тобой?»
«А мне, – говорю, – все равно: не претендую и знать о них не желаю».
«Придется узнать: это сделано мной – для того чтобы хватило на всех», – речет невидимый мне и делает так, чтобы я почувствовал его взгляд. Я же делаю вид, что о взгляде не знаю ничего и молчу… ничего не отвечаю ему.
«Ну что ж, тогда скажу я, – изрекает он, будто до этого молчал. – Девушка, понимающая тебя. Недурно. Девушка, понимающая мир, как понимаешь его ты, и не боящаяся тебя – совсем недурно! Женщина, любящая тебя больше, чем деньги и комфорт, в которых ты заочно отказал ей! – неплохо. Нет, как минимум хорошо!»
Должен заметить, он слегка удивил меня и я поискал – не очень, правда, настойчиво – его взгляд. Ну и что, что невидим: есть голос, почему не быть взгляду?
«Дом без излишеств, в котором вы станете жить… Заметь, я даже не говорю тебе: побойся меня! – продолжает между тем Он. – Я говорю: это славно, пожалуй, это чудесно. Но что это будет за дом?»
«Это будет мой мир!» – само вырывается у меня.
«Вот именно – мир, – тут же подхватывает Он, но в голосе сквозит грусть. – Когда-то у меня был такой мир. Скажу больше: я с него начинал».
«Но ведь сегодня твой мир куда как мощней! Одни технологии чего стоят, а население…»
Он крякает, как плотник, поймавший с отскока отпиленную доску: «Тебе совсем ни к лицу лесть. Ты знаешь, что эта мощь не стоит почти ничего. Потому и хочешь собрать собственный мир… недурно, о, да. Да что там – великолепно!»
Он что-то еще говорит – возмущенно, кажется, даже гневно – о девушках в сотом колене посвященных, о домах в экологически чистых областях. И слышатся мне в Голосе том растерянность и вина, и начинает казаться, что Он – ценность такая же мнимая и благо столь же абстрактное, как те, о которых говорил…
И приходит на ум, что у меня тоже, в конце концов, имеется Голос, и он тоже чего-нибудь да стоит. Правда, у меня нет своего мира – с девушкой, домом и обстановкой – и волей-неволей приходится облагораживать чужой. Быть плотником без пилы, сапожником без сапог, творцом без…
Может, и вправду погорячился слуга, может, не такая и малость – личный, с пониманием, любовью и отдельным входом, пусть и не очень большой – мир? Может, и впрямь не заработал безымянный творец на именной мир?
Или все дело в том, что творец, озабоченный миром для себя, – уже не творец?